|
Некоторые сравнения
Цивилизация... Вправе ли мы употреблять это звучное слово?
Современная наука изменила прежние критерии человеческого прогресса. Дикость,
варварство, цивилизация - что все это означает на языке истории? Разве
африканская скульптура примитивна? Напротив, утверждает Уильям Фэгг, ее
"оставят сейчас в один ряд с величайшими шедеврами мирового искусства..
Представители различных художественных школ постоянно посещают музеи,
где собраны образцы искусства африканских племен. Изучая эти образцы,
они постигают законы скульптуры в той же мере, как и на произведениях
великих мастеров древней Греции и Рима, Востока, эпохи Возрождения и современности".
Разве африканская религия примитивна? Наоборот, y многих народов Африки
существуют хорошо развитые, даже, изощренные религиозно-философские представления
о человеке и вселенной. При столкновении с верованиями, выражающими африканскую
философию, пишет Темпелс, ложное представление об африканце как о первобытном
человеке, "дикаре или человекоподобном существе, лишенном разума,
бесследно исчезает". Мы полагали, что развиваем детей, говорит он
об отношении бельгийских колониальных властей к африканцам Конго, и все
казалось ясным. Однако неожиданно для всех выяснилось, "что мы имеем
дело со взрослым человеком, который не сомневается в собственной мудрости,
вытекающей из выработанной им философии мироздания".
Очень часто, говоря о "примитивном", "непримитивном",
мы подразумеваем уровень технических достижений. Можем ли мы в таком случае
назвать "примитивной", "нецивилизованной" культуру
железного века в Южной Африке эпохи средневековья?
В связи с этим надо отметить, что португальцы совсем не питали презрения
к государствам Африки, с которыми они впервые столкнулись и торговали.
Мономотапа, сообщал Барбоша в 1516 году, "это правитель огромной
страны. Она простирается далеко в глубь материка до самого мыса Доброй
Надежды и Мозамбика". Современники Барбоши полностью доверяли его
словам, ибо они подтверждались теми крохами знаний о странах за пределами
юго-восточного побережья Африки, которыми располагала тогдашняя Европа.
Возможно, что у этих народов не было огнестрельного оружия (вскоре они
получили его), но оно в те времена было достаточной редкостью и в Европе.
Хотя на флагманском корабле Васко да Гамы и было 20 маленьких пушек из
железа и бронзы, его канонирам совсем не казались "примитивными"
или "нецивилизованными" мечи или копья. В самой Европе, вернее,
в большей ее части воины сражались тем же оружием. А у царей и вождей
материка были мощные армии, хорошо знакомые португальцам. Не удивительно
поэтому, что они держали в повиновении такие огромные страны. Более того,
африканские города на побережье были столь же, а подчас и более цивилизованны,
чем многие приморские города Европы. Разве не логично предположить, что
города внутри материка были такими же?
Нам могут возразить, что португальцы ошибались во многом, разве не были
они жителями сравнительно отсталой европейской страны, городам которой
не хватало величия и пышности торговых городов Германии и Нидерландов.
Однако голландцы, наступавшие португальцам на пятки, придерживались того
же мнения об увиденных ими прибрежных городах Африки. Так, торговый остров
Килва; роль которого в Юго-Восточной Африке XV века можно уподобить роли
Венеции на Средиземном море, с искренним восхищением описывал Ван Линскотен
- весьма проницательный наблюдатель, посетивший его в 1583 году. "Жители
Килвы, - писал он, - почти, все носят белые шелковые платья и одежды из
хлопка-сырца. Женщины надевают ручные и шейные браслеты из золота и драгоценных
камней; У них много серебряных изделий, и их кожа не столь черна, как
у мужчин, и вдобавок они изящны. Дома в Килве чаще всего строятся из камня,
извести и дерева, с приятными садами, где растут всевозможные фруктовые
деревья и красивые цветы". Может быть, это и не Амстердам XVI века,
но варварством это тоже не назовешь.
Линскотен задался целью раскрыть торговые секреты португальцев. Богатства
Килвы, по его мнению, проистекают от торговли, с одной стороны, с Индией
и персидским рынком, а с другой - с внутренними районами Африки. Он слышал,
что у них есть золото из какого-то рудника под названием Мономотапа. И
в этом "руднике Мономотапа" имеются большие запасы "золота
особого рода, называемого португальцами Botongoen оnroempo, или песочное
золото". Здесь содержится древнейшее указание на народ батонга, который
добывал золото промыванием песка или в рудниках, расположенных за торами,
отделяющими побережье от материка: "Это золото похоже на очень мелкие
песчинки, но по качеству оно самое лучшее из всего, что есть в мире".
Ван Линскотен узнал, что песочное золото португальцы не отнимают, а выторговывают.
"В этой крепости Софала, - сообщал он банкирам, и купцам Нидерландов
коммерческие секреты, которые португальцы держали втайне почти сто лет,
- у капитана Мозамбика есть свой агент, и два, или три раза в код он отправляет
несколько судов, называемых Pangaois, которые плывут вдоль берета, закупают
золото и привозят его в Мозамбик. Pangaois строятся из легких дощечек,
сшиваемых не гвоздями, а жилами, и являются прямыми наследниками древних
судов - rhapta. И еще говорят, что рудник Анголы по другую сторону Африки
лежит недалеко от указанного рудника Софалы, между ними не более трех
сотен миль, и некоторые мавры часто добираются из Анголы в Софалу по суше".
Здесь не все верно, хотя многие африканцы могли пересекать всю Африку,
да и самим португальцам предстояло еще узнать очень многое. Тем не менее
торговая Европа тех времен не усматривала в этом описании ничего невероятного.
Пользуясь им, картографы создавали карты и глобусы. Например, во дворце
Радзивиллов недалеко от Варшавы, где сейчас устроен музей, можно увидеть
глобус 1693 года. На нем государство Центральной Африки называется "Мономотапа",
а Юго-Восточной - "Мана Мотапа", как будто в Африке существовали
оба эти государства.
Сейчас мы, конечно, лучше, чем Линскотен и его современники, представляем
себе государства и обычаи внутренних районов Африки..Нам известно, что
в те годы, когда торговая Европа поднималась на ноги и отправляла мореплавателей
на поиски новых земель, когда европейцы научились книгопечатанию и стала
распространяться грамотность, народы банту создавали в Южной и Центральной
Африке систему централизованных и объединенных государств. Их отношения,
хотя они и определялись подчас обычаями и традициями, немногим отличались
по характеру от отношений между различными государствами и империями раннефеодальной
Европы. Конечно, было бы неверно искать сходство укладов и классовой структуры
Северной Европы и Южной Африки в эпоху средневековья. Племенную структуру
Африки европейцы ошибочно отождествляли со знакомой им феодальной иерархией.
Привыкшие к абсолютизму монархов, европейские авантюристы решили, что
в Африке встретились с тем же явлением. Их суждения были часто ошибочными
потому, что они воображали, будто наследование власти обязательно должно
идти по отцовской линии, как в Европе, в то время как в Африке оно часто
шло по материнской. Они полагали, что решение правителя - это все, хотя
на самом деле правитель редко мог совершить что-либо без санкции своих
советников.
Все же образ правления в Африке достаточно близко напоминал европейский,
особенно португальский, так что подобный просчет вполне простителен. Многое
казалось одинаковым. Продвигаясь от устья Конго в глубь материка после
1484 года, португальцы обнаружили систему власти, которая подчиняла слабые
государства сильным, связывая их между собой с помощью династических браков,
и охватывала все досягаемые страны. Они обнаружили, что царю Лоанго следует
брать в жены принцессу соседней страны Каконго, а цари Каконго в более
древние времена обязаны были жениться на принцессах Конго. Типичный для
Африки случай.
В действительности эти правители, так же как и их собратья по ту сторону
континента, вплоть до Индийского океана, не обладали абсолютной ~властью
и было бы вернее называть их не царями, а верховными вождями. Только позднее
здесь появились автократические правительства. "Царь", или мани,
Конго обладал не большей властью, чем мономотапа, и, перестань он считаться
с племенными законами или обычаями, его постигла бы судьба ваклими - монарха
юго-восточного побережья в Х веке, от которого народ, по словам Масуди,
требовал "править по справедливости" и которого соплеменники
могли убить или отстранить от власти в случае, невыполнения этого наказа.
Царская власть в средневековой Африке была все еще близка по структуре
к племенной, которая развивалась и укреплялась в тот период, когда поток
переселенцев хлынул через африканский континент к югу, перемешиваясь с
встречными народами, и по мере развития техники, ремесел и земледелия
полностью ассимилировал завоеванную страну.
Таким образом, сравнения со средневековой Европой могут ввести в заблуждение.
Однако, если не делать их, наши представления будут еще более далеки от
истины. Культура железного века Южной Африки отличалась от средневековой
культуры Европы еще и потому, что у ее истоков не было Греции и Рима,
и тем не менее она неуклонно развивалась, в том же направлении. И если
слово "цивилизация" применимо к материальной культуре и укладу
одного общества, его следует применить и к другому. Даже в таком общем
вопросе, как постепенная дифференциация общества, параллели будут достаточно
близкими.
К империи Мапунгубве периода банту высказанные соображения полностью применимы.
Вожди и их родственники, по всей видимости, жили в каменных постройках,
у них была прекрасная фарфоровая посуда, золотые и медные украшения, они
носили драгоценные бусы из Индии и Индонезии. Их погребение резко отличалось
от похорон, простолюдинов.
Каково происхождение этих простолюдинов, были ли они представителями этого
или другого племени? Вопрос остается открытым. Раскопки в Мапунгубве показывают,
что они жили иначе, чем их правители. Пасли они скот? Обрабатывали землю?
Или работали в рудниках, добывая золото, медь и железо, из которых складывались
богатства их правителей? Мы не можем с полной уверенностью ответить на
эти вопросы утвердительно, но, по-видимому, это было так.
Было ли это господством вождей машона или бавенда над крепостными басуто?
Было ли это таким же классовым и кастовым правлением, каким явилось позднее
правление племени бахима над байру в Западной Уганде или норманнов над
саксами немногим ранее в Англии? По всей вероятности, структура народа
Мапунгубве была прежде всего социальной.
Это подтверждают факты, полученные при раскопках в районе Кампи - обширной
местности, лежащей примерно в 13 милях к западу от Булавайо (Южная Родезия)
и застроенной каменными зданиями, по-видимому, после 1600 года, в период
господства племени баротсе. "Только небольшая часть населения, -
пишет Робинсон,- жила в строениях, обнесенных каменными стенами; большинство
обитало в хижинах к западу от Холма Руин, где стен либо нет совсем, либо
очень мало". Однако в этих хижинах встречаются предметы той же материальной
культуры, что и в каменных развалинах.
Несмотря на это, люди, жившие на обнесенных каменной стеной площадках,
находились в лучших условиях, чем обитатели хижин. В каменных развалинах
мы находим привозной фарфор, золотые украшения, посуду для торжественных
церемоний. В хижинах этого нет. "Иными словами, Холм Руин, по-видимому,
был резиденцией могущественнейшего вождя, а строения вокруг него, вероятно,
были заселены членами его семьи или придворными, в то время как простолюдины
жили за пределами каменных стен". Таким образом, налицо единая культура
и два различных образа жизни, и первый свидетельствует о господстве и
роскоши, а второй - о подчинении и труде. Богачи живут в замках, бедняки
у их ворот.
Период расцвета
Следовательно, мы можем сделать вывод: хотя южноафриканские
государства железного века, относящиеся к доиндустриальному и доевропейскому
периоду, не создали ни системы "восточного деспотизма", характерной
для эпохи бронзового века, ни "феодального деспотизма", присущего
Европе железного века, они заложили фундамент социального расслоения,
при котором новые пришельцы и коренное население все меньше и меньше могли
смешиваться друг с другом. К приходу европейцев они давно уже вышли из
состояния дикости. Даже по понятиям XIX века о человеческом прогрессе
они сделали существенные шаги от варварства к цивилизации. Точно такое
же социальное расслоение и разделение труда мы наблюдаем у "азанийцев"
средневековой Восточной Африки в прибрежных городах и государствах, о
жителях которых говорилось, что они "прекрасные посредники и торгуют
одеждами, золотом, слоновой костью, а также охочи до других предметов".
Все эти черты государств внутренних районов Южной Африки выявляются особенно
четко при изучении их металлургии.
Правда, лучшие металлические изделия к северу от Лимпопо потеряны для
истории в результате "работы", проделанной "стариной Джорджем"
и его друзьями, которые обшарили погребения знати в Дхло-Дхло и других
местах, но раскопки в Мапунгубве до некоторой степени возместили эту утрату.
Среди найденных там золотых предметов - "скипетр" из пластинчатого
золота, представляющий собой такой же "атрибут правителя", какой
имеют при себе вожди Западной Африки во время торжественных приемов. Толщина
слоя золота, покрывающего скипетр Мапунгубве, примерно 0,005 дюйма. "Чтобы
сделать такую золотую пластину, одинаковую по толщине и без шероховатостей,
- пишет Пирсон, - требуется огромное искусство и время. И вряд ли современные
золотых дел мастера могли бы проделать такую работу теми примитивными
орудиями". Обрабатывающие металл вручную кузнецы и ремесленники -
создатели великолепных изделий - образовали весьма многочисленную прослойку
и объединялись в небольшие "корпорации" или "гильдии".
Сама их работа была возможна потому, что другая часть населения снабжала
их продуктами своего труда.
В те древние времена во всем мире богатства общества скапливались в казне
и хранилищах царей и фараонов, и именно они послужили основой могущества
жрецов и храмов, а затем вызвали к жизни письменность, арифметику, грамотность.
Африканским царям, которые считали себя земным воплощением богов, никогда
не удавалось сосредоточить у себя сокровища в таких масштабах. Может быть,
это объясняется неравными возможностями цивилизаций речных долин и цивилизаций,
которые существовали лишь благодаря скотоводству и земледелию на склонах
холмов. Возможно, различие обусловлено разными общественными структурами:
автократией, которой было легко добиться в небольших поселениях в долинах
рек, окруженных песками или полупустынями, с одной стороны, и племенной
демократией или чувством сообщества, вдохновлявшим мигрирующие народы,
которые распространялись по африканскому континенту, не имевшему естественных
границ,- с другой.
Во всяком случае сосредоточение богатств в руках правителей и жрецов никогда
не достигало здесь таких масштабов, которые вызвали бы к жизни письменность,
и мы можем с полным основанием говорить, что эти древние цивилизации,
за исключением цивилизации побережья, не знали грамотности. Знаменитые
"надписи" в Зимбабве, о которых сообщали ди Гоиш и ди Барруш
в XVI веке,- либо выдумка, либо ошибочное истолкование узоров на стропилах
"эллиптического здания". Этот народ материка не имел средств
для развития письменности, да он и не нуждался в ней.
Не углубляясь слишком в этот вопрос, можно добавить, что средневековые
народы Северной Европы были не в лучшем положении. Нет сомнения, писал
о них Марк- Блок, "что большинство мелких и средних землевладельцев,
по крайней мере к северу от Альп и Пиренеев, были неграмотными, в полном
смысле слова. И это подтверждается тем, что в монастырях, где они находили
убежище на склоне своей жизни, слово conversus, обозначающее человека,
посвятившего себя богу в конце жизни, и слово idiota, обозначающее монаха,
не способного прочесть священное писание, считались синонимами. Даже самые
грамотные писали по-латыни, точно так же как ученые мужи, и купцы прибрежных
городов Восточной Африки - по-арабски, хотя в отличие от большинства европейцев
они писали и на собственном языке - суахили".
Другое возражение против слова "цивилизация" в применении к
государствам Южной Африки железного века заключается в том, что эти государства
якобы не изобрели колеса. Не говоря уже о педантизме, это возражение обнаруживает
исключительную узость понимания истории развития человечества: ведь народы
Северной Европы в средневековье тоже не изобрели колеса и не применяли
колесных повозок почти до XII - ХШ веков. Можно ли назвать Шотландию XVI
века варварским государством? Однако архивные документы 1577 года сообщают,
что регент ездил в карете, которая была по счету второй в Шотландии. Первая
была привезена лордом Александром Ситоном, когда королева Мария приехала
из Франции. В подобных вопросах необходимо сохранять чувство исторической
перспективы.
Рост и расширение торговых связей ясно указывают на развитие цивилизации
в этих южных государствах. Софала, писал в 1552 году ди Барруш, знаменита
тем, "что здесь имеется много золота, которое мавры получают у негров
этой страны при помощи торговли". А эта торговля, по данным арабов,
насчитывала тогда уже полтысячи лет. Без сомнения, рост национальной торговли
в государствах внутренних районов шел медленно, и торговля с побережьем
велась через многих посредников. Однако по характеру она уже далеко ушла
от "немого торга" древности между варварскими и цивилизованными
народами Северной Африки, с одной стороны, и дикими народами юга - с другой.
Торговля в основном оставалась меновой, как и в средневековой Европе,
но уже тогда стали появляться деньги. В конце XIII века в Килве чеканилась
монета, потребность в ней была вызвана дальнейшим развитием, торговли.
Основными предметами экспорта внутренних районов были золото, слоновая
кость, медь и железо, а в XVII веке и рабы. Эти народы нуждались в хлопчатобумажных
тканях и предметах роскоши, причем особенно высоко ценили они красные
бусы Индии. Когда Альвариш Кабрал посетил Софалу в 1501 году на обратном
пути из Индии (как раз к этому времени португальцы положили конец торговле
через Индийский океан), ему удалось получить за "ткани Камбея и красные
бусы, за пурпурный шелк, зеркала, головные уборы и силки для птиц, за
маленькие колокольчики из Фландрии и небольшие прозрачные стеклянные бусины"
- "бусины из золота, нанизанные на ниточку, по цене в 12 или 15 раз
ниже европейской".
Помимо хлопчатобумажных тканей и бус, купцы из Центральной Африки или
люди, торговавшие с материковыми государствами, покупали фарфоровую посуду,
но это было не часто, судя по тому, что осколки фарфора встречаются в
Африке чрезвычайно редко. И поскольку фарфор проходил через руки многих
посредников, его цена была невероятно высокой. Таможенная пошлина на фарфор
в Килве в ХШ веке была настолько велика, что каждый купец лишался 60 процентов
своих товаров. Тем не менее ввоз фарфора в небольших количествах продолжался
несколько веков. Осколки его были найдены в Южной Родезии и Трансваале;
они относятся к периоду династий Сун и Мин, то есть к XI- XVII векам.
Древнейшие осколки фарфора в Родезии, дошедшие до наших дней, найдены
Кеньоном в 1929 году во время раскопок пола хижины - "тяжелого желтого
цемента, покоящегося на гранитном грунте" в "восточных руинах"
Зимбабве. В этой большой хижине, занимающей 18 футов в ширину и 23 в длину,
археологи нашли много черной и коричневой керамики, бронзовую дубинку,
сильно изъеденную коррозией, и два небольших черепка фарфора.
Впоследствии Британский музей сообщил, что найденный фарфор относится
к периоду Сун. Обнаруженные в этой хижине предметы, по словам Кейтон-Томпсон,
"наиболее древние из всех когда-либо найденных в Родезии, за исключением
привозных бус. Эти предметы можно датировать в пределах допустимых догадок".
Единственный фарфоровый предмет, который был восстановлен из осколков,
найден в Дхло-Дхло, к западу от Булавайо. Он представляет собой кувшин
эпохи Мин (конец XVII века). Осколки его были выкопаны из земли вместе
с голландской каменной бутылью, относящейся к тому же периоду, что указывает
на странности международной торговли в Центральной Африке. В Мапунгубве
китайский фарфор представлен пока лишь двумя небольшими осколками конца
династии Сун (1127 -1279 годы).
Все это вполне согласуется с результатами раскопок на побережье, которые
указывают, что период между XII - XV веками был ознаменован расцветом
Килвы и родственных ей городов. Таким образом, рост могущества и стабильности
централизованных государств во внутренних районах Африки происходил одновременно
с ростом могущества побережья. Жители Мономотапы воздвигали свои стены
и башни в период расцвета торговли Килвы, и Кейтон-Томпсон заключила из
этого, что "торговые связи с Индией дали основной толчок развитию
национальной культуры Зимбабве". Этот фактор действовал также в отношении
Западного Судана и побережья Восточной Африки.
Конечно, развитие цивилизации во внутренних районах протекало далеко не
гладко. Некоторые народы, например отдельные группы бушменов, сохранившиеся
на Центральном плато до нашего времени, стояли в стороне от этого процесса;
мало-помалу их оттесняли в труднодоступные районы. Другие, например готтентоты
крайнего юга, должно быть, научились выделке железа у голландцев, обосновавшихся
в районе мыса Доброй Надежды в 1652 году, хотя дальше к северу они заимствовали
эту технику у банту. Но помимо развития материальной культуры, в этих
районах происходили также разнообразные и сложные социальные явления,
которые в совокупности представляли собой целый мир или даже несколько
миров, о которых Европа забыла или никогда не подозревала. Это был своеобразный
племенной мир, в котором существовали элементы первобытного коммунизма
и в то же время происходили материальные и социальные сдвиги, приведшие
этот мир к цивилизации: получению излишков продовольствия, разделению
труда, торговле и созданию поселений. Именно это сочетание создало уникальный
симбиоз культур Южной и Центральной Африки, для которых характерны каменные
постройки и металлургия. Для понимания характера этого процесса во всей
его полноте, учитывая, что африканская цивилизация казалась на первый
взгляд примитивной, доиндустриальной и зачастую представлялась застойной,
хотя и была результатом великих открытий и революционного развития мышления,
требуется богатое воображение. Испытывая нехватку орудий труда, эти люди
не страдали от недостатка духовных ценностей. Их средства были просты,
а методы сложны. Здесь в теории существовали строгие традиции, а на практике
- отважный эксперимент. Ничто так не поразило европейских путешественников,
как готовность этих народов и их правителей изучить новые идеи, принять
новые верования и испробовать новые методы.
Какими бы примитивными ни казались их достижения в сопоставлении с романскими
соборами или поэзией Данте, эта цивилизация железного века была создана
людьми, впервые успешно решившими проблемы, которые раньше никогда не
решались в тропической Африке. И если сопоставить решение проблемы с породившей
их действительностью, они предстают в совершенно ином свете. Мы сразу
различим закон, и порядок, технический прогресс, накопление богатства,
рост знаний, постепенное овладение тайнами природы. Все это, на первый
взгляд, возникает как будто из пустоты. Вряд ли тот период был "золотым
веком" невинности и блаженства, хотя племенная солидарность у африканских
народов была в те времена более прочной и заслуживала большего восхищения,
чем в последующую эпоху; по всем человеческим понятиям это был период
величия.
Почка и цветок
Естественно возникает вопрос, были ли цивилизации эпохи
железного века, созданные в различных районах Африки, ветвями одного дерева?
Их роднит многое: использование камня в строительстве, ирригация, сохранение
плодородия почвы, добыча и обработка металлов, знание лекарственных трав,
сплав племенных законов и обычаев с межплеменной организацией и системой
пошлин в централизованном государстве, торговые обычаи, выращивание новых,
заимствованных у других народов растений и плодов, даже керамика. Не указывает
ли все это на общность их происхождения?
Не обращались ли строители южных укреплений на холмах, которые высятся
над ущельями реки Пунгве и часто скрыты от глаз горными туманами, к равнинам
Танганьики, нагорьям Кении и даже Эфиопии, как к источнику вдохновения?
Всего лишь несколько лет назад этот вопрос показался бы бессмысленным,
но сейчас на него можно попытаться ответить. Археология в ближайшие годы,
очевидно, отыщет связи Энгаруки с Иньянгой и даже с Мапунгубве. Может
оказаться, что создатели Большого Зимбабве передали свои идеи отдаленной
Уганде, а может, все это - наследство азанийской цивилизации, которая,
по словам Хантингфорда, произнесенным четверть века назад, оставила "следы
на большей части Африки".
Сторонники "финикийской" школы без труда ответят на эти вопросы.
По их мнению, создание древних культур африканского железного века - заслуга
неких отважных народов, пришедших сюда с другого континента. По их мнению,
моряки-финикийцы, устремившиеся к югу сабеяне, древние арабские капитаны,
приплывшие на небольших суденышках,- вот кто воздвиг города на материке
и поселился в них, а затем исчез, оставив местным дикарям лишь право грубо
копировать и кое-как сохранять в Африке чужеродные традиции.
Вдумчивые исследователи отрицают это экзотическое описание прошлого. Но,
утверждая местное происхождение и огромную внутреннюю сложность африканских
культур, они также склоняются к признанию их первоначального родства,
считая африканский Север их общей колыбелью. Если Западная Африка железного
века обязана развитием у себя техники и культуры Северной Африке и среднему
Нилу, то Южная Африка в этом смысле обязана соседям, жившим вокруг Великих
озер и Рога Африки и, пожалуй, на Ниле. Древние переселенцы с севера принесли
в эти пустынные районы юга много идей, которые были переработаны применительно
к местным условиям. В конце концов от их первоначального содержания ничего
не осталось - только загадочное, еле уловимое эхо далекого родства. Звуки
его заглушали для сторонников "финикийской" школы все остальное.
Но их преувеличенное внимание к этому вовсе не должно означать, что его
вообще не было.
Для основателей Большого Зимбабве и подобных ему поселений главная задача
состояла в том, чтобы приспособить новые проблемы к изменившимся условиям
и найти для них новые решения. Вожди, придворные, ремесленники, правители
и подданные из Зимбабве и множества других мест не просто перенимали достижения
северных народов. Они приспособляли их к местным условиям и в процессе
этого создавали новые формы быта, новую общественную структуру, новую
религию, новое мировоззрение, новые элементы стабильности, а также новые
побудительные мотивы дальнейшего развития.
Даже те немногие оставшиеся от них предметы, которые археологам удалось
обнаружить и сохранить, убедительно свидетельствуют в пользу этой точки
зрения.
В 1888 году старик Поссельт, взобравшись на вершину холма, возвышающегося
над развалинами Зимбабве в долине, увидел "высеченных из мыльного
камня четырех птиц, чьи головы были обращены к востоку".. Одну из
этих статуй (ныне она хранится в Кейптауне) ему удалось унести с собой,
хотя проводники из племени машона резко протестовали против такого кощунства.
Спустя три года Бент обнаружил еще шесть таких статуй, четыре из которых
отличались крупными размерами и стояли на постаментах. "Судя по их
расположению,- писал он,- эти статуи, видимо, украшали наружную стену
полукруглого храма на холме". Бент решил, что это стилизованные изображения
ястребов или стервятников, имевшие, возможно, фаллический смысл. Однако
он быстро приспособил эту находку к своей "финикийской" теории.
По его словам, ястреб у древних египтян был эмблемой материнства, а некое
южноаравийское племя эпохи химьяритов считало стервятника тотемом. Можно
почти не сомневаться, считал он, что эти птицы Зимбабве "близко напоминают
ассирийскую Астарту или Венеру и выражают женский элемент в созидательной
деятельности. Птицы такого рода считались у финикийцев священными птицами
Астарты, и их изображения помещали на крыше посвященных ей храмов".
Знай Бент, как часто египетский культ Амона можно встретить в Западной
Африке, он утверждал бы, что распространение этого арабского культа Астарты
в Южной Африке не заслуживает особого внимания.
Бент сказал слишком много и в то же время слишком мало. Слишком много
потому, что механическое перенесение религий Южной Аравии в Южную Родезию
предполагало наличие пустого, незаселенного пространства между этими районами.
Слишком мало потому, что, как показали дальнейшие исследования, многие
южные племена банту представляют себе молнию в виде гигантской птицы и
часто делают чучела таких птиц с целью обмануть молнию и отвести ее в
другое место.
Эти чучела различались по форме не только потому, что художественный стиль
африканских племен многообразен, но, и потому, что сами птицы-молнии представлялись
этим племенам, по-разному: южным басуто - в виде молотоглава, бавенда
- в виде орла, жителям Северо-Западного Трансвааля - в виде фламинго.
При всем многообразии форм культ птицы-молнии широко распространен в Африке.
Уолтон сообщил в 1951 году о "нескольких чучелах птиц, насаженных
иа высокие шесты вокруг хижины шамана в долине Дилли-Дилли Южного Басутоленда".
Подобные чучела встречаются также в Мозамбике и Трансваале. Специфика
Зимбабве, которая объясняется долгими годами существования поселений и
развития техники, состоит в том, что там эти птицы вырезаны из камня.
Возможно, сама мысль" о чучелах пришла с далекого Севера. Но даже
в этом случае она под влиянием времени и расстояния так видоизменилась,
что приобрела совершенно самобытный характер.
Можно различить и другие слабые, но достаточно отчетливые отголоски Севера.
Жители Большого Зимбабве вырезали из мыльного камня сосуды диаметром от
13,5 до 21 дюйма, украшенные рисунками, или геометрическим орнаментом.
Каменные сосуды такого рода редко встречаются, в Африке. В связи с этим
мы можем еще раз напомнить специфическую черту культуры Зимбабве: его
народ делал из камня те предметы, которые другие народы изготовляли из
дерева или глины. В Западной Уганде изготовляли круглые блюда диаметром
до четырех футов. И хотя они не сохранились до нашего времени, мы имеем
основание утверждать, что они были не из камня, а из глины.
Каменные сосуды. Зимбабве представляют интерес еще и потому, что на них
встречаются изображения животных с большими ротами "в форме лиры",
как у животных Северо-Восточной Африки и у тех, каких до сих :пор выращивают
в Южной Эфиопии. Это сходство наряду с найденными в Зимбабве и других
местах многочисленными небольшими каменными цилиндрами, напоминающими,
по мнению некоторых, мужской половой орган и употребляемыми для совершения
фаллических обрядов, навело отдельных ученых на мысль о существовании
более, или менее прямой связи между Южной Эфиопией с ее монолитами, высеченными
в форме детородного члена, и древними поселениями Родезии. Уйнрайт даже
счел возможным утверждать, что эти поселения основали галла - кочевое
племя, заселявшее первоначально Сомали, а сейчас обитающее в основном
в Южной Эфиопии. "Ваклими и его народ,- пишет он, вспоминая относящееся
к X веку описание юго-восточного побережья Африки у Масуди,- пришли из
страны галла и ее окрестностей и утвердились в Южной Эфиопии еще до IX
века н. э.". Поскольку именно в это время были заложены наиболее,
крупные строения Зимбабве, Уйнрайт полагает, что создателями их были ваклими
и его сторонники.
"Теории галла" фактически не лучше "финикийской".
Нет оснований предполагать, что ваклими и его приверженцы относились к
племени галла, а не банту или прото-банту - смешение различных рас. Точно
так же не доказано, что Масуди знал что-либо о Южной Африке за пределами
узкой полосы побережья. Наоборот, в преданиях о миграции содержатся указания,
что ваклими - это племя талла. Слово "вак" действительно встречается
в языке галла и означает "бог". Черулли указывает, что у кушитов
оно означает "небо", поэтому в том же значении употребляется
с древних времен сомалийцами. Разве не могло случиться, что арабские купцы,
плававшие вдоль восточного побережья, услышали его от сомалийцев побережья
и назвали им божественного царя страны Софалы? (Ведь страну, лежащую за
Софалой, они называли аль-Ваквак.) Строить теорию миграции галла в Южную
Африку на таких тонких лингвистических нитях - все равно что делать кирпичи
из соломы.
"Финикийская" школа проделала то же самое с металлическими слитками
в форме креста или буквы Н, найденными в Южной Родезии. Откопав такой
слиток в пещере на "Акрополе" Большого Зимбабве, Бент немедленно
заявил, что он "почти соответствует по форме слитку олова, найденному
в Фалмут-Харбор". Считается, что оловянный слиток выплавили финикийцы.
Возможно, такое сходство и существует, но Бент на основании его пришел
к выводу, что "находка двух слитков в отдаленных от Финикии местах,
где ее влияние оказалось таким сильным", птиц из мыльного камня и
других предметов в Южной Родезии - это "весьма веские свидетельства
того, что золотых дел мастера древнего Зимбабве работали на финикийский
рынок". Таким образам, мы опять возвращаемся к большой любительнице
путешествий - царице Савской.
Фактически золотых дел мастера Зимбабве работали после Х века не на финикийский
рынок, а на рынки побережья Индийского океана. Откуда бы ни проникло к
ним представление о литейных формах в виде креста и буквы Н,- а некоторые
финикийские купцы, бесспорно, появлялись в древности на восточном и даже
западном побережье Африки и, если верить Геродоту, обогнули континент
в VII веке до н. э.,- слитки такой формы характерны для районов выработки
металлов между северной частью озера Ньяса и Южным Трансваалем. Изделия
из таких слитков много столетий были предметом купли-продажи в Центральной
и Южной Африке.
Такие формы отливок использовались в Зимбабве для получения золотых брусков.
Это подтверждается найденными Бентом остатками золотоплавильной печи,
рядом с которой находились небольшие глиняные тигли, на стенках которых
затвердели крупинки золота. Именно об экспорте таких слитков упоминает
Идриси в XII веке, указывая, что город Килва богател, обменивая их на
медь. Медные полосы длиной до четырех футов, употреблявшиеся как валюта,
появились в Мозамбике во второй половине XVIII века наряду со слитками
в форме католического креста или буквы Н, которые подвешивались к обоим
концам длинных переносных шестов.
"Хотя имеющиеся свидетельства весьма отрывочны,- говорит Уолтон,-
они позволяют сделать вывод, что бруски ханда, иными словами крестообразные
или в виде буквы Н, проникли в Южную Родезию с северо-востока в период
образования Мономотапы". Таким образом, эти бруски свидетельствуют
о том, что развитие металлургии на южном плато быстро пошло вперед после
Х - XI веков н. э.
Но этот район испытывал влияние не только народов северо-востока. Некоторые
типы железных гонгов, употребляемых в Центральной Африке во время различных
придворных церемоний, по всей вероятности, заимствованы с северо-запада.
Если ученые будут продолжать исследования в Конго и Анголе, эта догадка,
видимо, подтвердится.
Техника сухой кладки характерна для всех стран от Эфиопии до Трансвааля.
Но древние здания, сохранившиеся в этом огромном районе, иногда удивительно
сходны по архитектуре, а иногда поразительно различны. Говоря о сооружениях
средневековых азанийцев, в нагорьях Кении, Хантингфорд заметил, что "круглая
хижина самой простой и обычной формы представляет собой землянку, вырытую
на склоне холма, причем пол ее расположен на одном уровне с подножием
холма, а вход сооружается с пологой стороны и укрепляется насыпью из вырытой
земли". Далеко на юге жители нагорий Юго-Восточной Родезии долгое
время сооружали хижины почти по таким же архитектурным канонам. Центр
каждого комплекса зданий, писал Йорк Мэсон о Пеналонге и Иньянге, "представляет
собой круглую шахту, выложенную камнем и окруженную земляной платформой,
также выложенной камнем. Со стороны, обращенной к холму, платформа едва
поднимается над его подножием, с противоположной стороны высота ее
зависит от уровня ската". Была ли эта архитектура заимствована у
азанийцев, которые строили подобные здания на севере еще в далекой древности?
"Все строения,- пишет Иорк Мэсон, - сооружены, видимо, в одно время
по уже разработанному прежде архитектурному образцу". Нетрудно представить
себе, что племена, построившие Иньянгу, пришли с севера или ассимилировали
переселившихся оттуда и что сходство архитектуры северного города Энгаруки
и его южных современников - не простая случайность.
Не следует думать, что новые архитектурные веяния механически перемещались
с севера на юг. В последние годы археологи полностью уяснили важность
огромных земляных укреплений в Западной Уганде. По размерам они не имеют
себе равных в Африке и стоят в одном ряду с самыми крупными оборонительными
сооружениями в мире. Их заселение относится, видимо, к позднему периоду
расцвета Зимбабве. Создателями их считаются представители полулегендарной
правящей касты бахвези. В их архитектуре можно заметить большое сходство
с сооружениями типа Зимбабве. Крепость Биго, как и Мапунгубве, построена
с южной стороны речного брода. Подобно "храму" Зимбабве, земляные
сооружения Биго напоминают эллипс. Местная керамика по форме сходна с
посудой Зимбабве. Сходство распространяется также на форму и цвет бус.
Здесь, как и в Родезии, интенсивно разрабатывали рудники и выплавляли
металлы.
Мало что можно сказать сейчас об этих участках Западной Уганды, впервые
обнаруженных в 1909 году неким окружным уполномоченным. Археологи еще
не нашли здесь ни одного предмета, возраст которого можно бы определить.
Правда, Шинни в 1957 году откопал в Биго траншею длиной 12 футов, указывающую,
что люди обитали здесь продолжительное время. Сходство архитектурных сооружений
Биго и, Зимбабве настолько поразительно, что не может быть простым совпадением,
только одни построены из камня, ибо он имелся в изобилии, а другие - из
земли. Кто же изобрел и кто заимствовал?
Сколько бы новых фактов ни накопили будущие исследователи, Уэйленд наверняка
дал точный ответ еще в 1934 году, проявив способность глубоко проникать
в сущность явления. Вот что он писал: "Биго намного примитивнее Зимбабве,
хотя и моложе по возрасту. Оба они, так сказать, ветви одного ствола.
Биго - это поздняя нераспустившаяся почка, а Зимбабве - ранний цветок.
Оба они принадлежат банту... В конечном счете их культуры имеют один и
тот же корень". Дальнейшие, исследования полностью подтвердили этот
вывод.
Слова Уэйленда применимы и к другим африканским культурам железного века.
Возникая на живописных нагорьях Кении или Уганды, над крутыми ущельями
Иньянги или на плато Родезии, развиваясь в течение столетий миграции и
заселения, смешения с племенами, стоявшими на более низкой ступени развития,
решая множество самых различных проблем, эти древние цивилизации еще раз
подтвердили главную черту развития Африки: единство в многообразии и преемственность
в условиях изоляции. Сейчас нам не совсем ясен характер этих цивилизаций.
Даже когда мы различаем их в тумане истории, их достижения кажутся нам
подчас незначительными, а методы развития - грубыми. И все же именно они
принесли культуру в пустынные районы.
Наши задачи
Если у нас теперь есть возможность
выделить основные этапы развития этих цивилизаций в восточных и южных,
районах Африки, то конкретных фактов еще очень мало. Такое положение,
по-видимому, сохранится на ближайшее время. Конечно, мы знаем теперь намного
больше, чем 20 лет назад, но, пожалуй, значительно меньше того, что станет
известным в ближайшие два десятилетия.
Нынешний уровень наших знаний и исследований позволяет наметить несколько
основных направлений, по которым должна вестись дальнейшая работа. Археологам
прежде всего, необходимо более глубоко и систематически изучить историю
побережья между V и XV веками н. э., особо остановившись на его связях
с внутренними районами.
Далее необходимо исследовать белые пятна на на археологической карте Африки.
Следует продолжать изучение тех древних районов, которые уже обнаружены,
но природа которых еще недостаточно уяснена.
Возникает большая потребность в тщательном переводе и переиздании произведений
арабских классиков, а также менее известных авторов, которые незнакомы
или недоступны широким кругам ученых. Многое, бесспорно, можно почерпнуть
и в европейских письменных памятниках: огромные архивы и библиотеки Европы
еще далеко не "прочесаны" Наконец, сбор и исследования племенных
легенд и преданий еще только начат.
Несмотря на все эти трудности, история и археология Африки доевропейского
периода начала, к счастью, привлекать серьезное внимание ученых. Например,
факультет востоковедения и африканистики Лондонского университета уже
провел две конференции, посвященные упомянутым вопросам. Сами африканцы
тоже начали изучать свою историю. На первой конференции независимых африканских
государств весной 1958 года в Гане делегаты подчеркнули в заключительной
декларации необходимость исследования африканской истории. Выполнение
этого решения, без сомнения, приведет к новым интересным открытиям.
Исследование восточного побережья за последние десять лет принесло ученым
много новых открытий. Мэтью и Фримен-Гренвилл, завершив предварительный
археологический обзор побережья, пришли к выводу, что африканские племена
обитали здесь в течение тысячелетия. Доказательством служат древние строения
Санье-Я-Кати, происхождение которых еще не установлено, и роскошные дворцы
Куа и Килвы. Киркман впервые произвел тщательные раскопки средневекового
слоя в городе Геди - древнем Малинди, обнаружив здесь, в частности, свидетельства
связей его с Зимбабве.
Сейчас, по-видимому, следует приступить к систематическим раскопкам тех
участков, где, судя по всему много остатков прошлого, а также расширить
область исследований, включив в нее южные районы вместе с Мозамбиком.
Греко-римские мореходы, бесспорно, знали южное побережье Африки до самого
мыса Делгаду, не говоря уже об арабских купцах в доисламский период. Что
касается арабов Х века, то они - а возможно, и химьяриты задолго до них
- были хорошо знакомы с побережьем Мозамбика, простирающимся на сотни
миль. К югу от островов Килвы, недалеко от берега Танганьики, Фримен-Гренвилл
обнаружил два поселения: в Линди и Микиндане. Последнее расположено примерно
в 40 милях к северу от границы Мозамбика. Больше мы ничего нe знаем. Однако
именно здесь от Софалы и родственных ей портов, начиналась столбовая дорога
до Зимбабве и других отдаленных районов. Исследование связей между приморскими
городами и торговыми пунктами побережья, с одной стороны, и их поставщиками
из внутренних районов - с другой, пребывает в зачаточной стадии. Между
тем средневековая Родезия и ее ближайшие соседи вели интенсивную и продолжительную
торговлю с побережьем начиная с Х века, если не раньше. Изучив характер
этой торговли, мы, пожалуй, сумеем понять, чем отличается "нераспустившаяся
почка" Биго в Уганде (скорее всего, этот город не торговал с побережьем)
от "раннего цветка" Зимбабве. Если спрос побережья на минералы
и слоновую кость действительно был вызван жизненной: необходимостью для
цивилизации железного века на юге, то более тщательное изучение путей
и характера этой торговли должно привести к плодотворным результатам.
Для этого необходимо прежде всего произвести систематические раскопки
в прибрежных и внутренних районах Мозамбика и Танганьики. Особенно могут
помочь находки монет и таких долговечных предметов, как импортный фарфор
и бусы (особое внимание следует уделить изучению бус из Индии и Юго-Восточной
Азии, возраст которых точно не определен, а также исследованию китайских
документов).
Район Ньясаленда, лежащий за Танганьикой и Мозамбиком,- еще одно белое
пятно в археологии, которое. может таить немало неожиданностей. Но если
Мозамбик, Танганьика и, возможно, Ньясаленд содержат ключ к объяснению
развития и успехов цивилизаций центрального плато, то территории Юго-Западной,
Центральной и Западной Африки, видимо, скрывают наиболее глубокие ее корни.
Возможности, таящиеся для археологов в Северной Родезии, выявились в результате
неожиданных открытий Кларка в 1953 году в районе водопадов Каламбо. Примерно
за 500 лет до него португальцы встретили недалеко от устья Конго высокоразвитые
государства железного века. За пределами этих государств португальские
экспедиции наткнулись на укрепленные форты, выстроенные на вершинах холмов,
типа Пундо Андонго. Все же археологическая история Анголы каменного и
железного веков пока совершенно не изучена. Однако именно здесь, на огромной
территории, в которую входят Северо-Западная Родезия, Ангола, Западное
Касаи и Конго, следует искать свидетельства влияния и контактов с Западной
Африкой времен средневековья.
Что касается земляных укреплений Биго и подобных сооружений в Западной
Уганде и нагорьях Кении, а также каменных строений азанийцев, то следы
их происхождения следует искать в Восточном Конго, Южном Судане, и Южной
Эфиопии, а следы влияния - в Зимбабве. Недавно Лэнинг проделал большую
предварительную работу в Биго и на других участках древней Уганды, которые,
по всей вероятности, связаны с Биго. Тем не менее главная часть работы
по исследованию истоков современных государств Уганды и их связей с соседями
в эпоху средних веков еще впереди. В конечном счете может выясниться,
что история Уганды неразрывно связана с историей Западного Судана, а та
в свою очередь - с историей Мероэ и Южного Куша. Пока мы не располагаем
никакими сведениями по этому вопросу.
Некоторые представители колониальной администрации, особенно Родезии и
Танганьики, начинают проявлять интерес к археологическим исследованиям
и снабжают ученых столь необходимыми им, хотя и весьма небольшими, денежными
суммами для проведения раскопок. Но совершенно ясно, что потребуется значительно
больше усилий и затрат, прежде чем из отдельных лоскутков прошлого Южной
и Восточной Африки будет составлена цельная картина. Возможность ее воссоздания
- главное, что стало сейчас известно.
Почему же Южная Африка показалась примитивной и дикой путешественникам,
побывавшим здесь около 100 лет назад, если прошлое ее, великолепно и являет
собой картину развития в условиях относительной изоляции? Если структура
этой расцветавшей цивилизации сохраняла прочность и устойчивость на протяжении
веков, чем объяснить ее разрушение и исчезновение? Почему прогресс прекратился,
если африканская цивилизация уже прошла долгий путь развития, в ходе которого
перед ней возникали те же проблемы, что и перед другими цивилизациями
железного века, и если она по-своему решала их? Эти вопросы правомерны
и заслуживают обстоятельного ответа.
|