вается. Ты уже проснулся, но можешь

вспомнить ночные сны. Это доказывает, что ты - не жертва Арабского Кошмара.

- Но я еще не проснулся. Пока.

Он проснулся в трущобах, весь окровавленный. Но сны свои он все еще

помнил. Он уже начинал об этом жалеть. Он снова направился в Цитадель на

прием к давадару, но оказалось, что давадар дает аудиенции в другой день.

Он устало побрел прочь - продолжать изучение города. Был Каир зданий и

памятников, и был иной Каир, который о них понятия не имел. Второй город жил

вечным движением босых, покрытых мозолями ног: повара, торговцы водой,

дровосеки, письмоносцы, лудильщики, носильщики и молочницы занимались своим

ремеслом, бегая из квартала в квартал и обслуживая клиентов всюду, где тем

было удобно.

Ночью же город преображался. Многие улицы и кварталы отгораживались

прочными воротами от набегов бесчинствующих мамлюков. Прочие части города,

особенно западные районы, берег Нила и Эзбекийя, до самого рассвета ярко

освещались тысячами смоляных факелов.

На Байн-аль-Касрейн, единственной широкой, открытой площади в старом

Каире, в прохладе сумерек обыкновенно прогуливались мужчины и даже некоторые

женщины. Позднее, когда почтенная публика расходилась по домам, на улицах

оставались только фонарщики, подгулявшие мамлюки, проститутки и спящие.

Бэльян ночевал на улице отнюдь не в одиночестве. Едва ли не весь Каир,

огромное большинство его бедняков, спало под открытым небом. Днем большие

семейства цыганскими таборами располагались на углах улиц и в заброшенных

развалинах; ночью эти люди становились жутковатыми сгорбленными фигурами в

бесформенных кучах тряпья.

И днем, и ночью человеку приходилось продираться сквозь бурлящую массу

пропитанного потом тряпья и лоснящейся плоти, причудливое скопление

перезрелых тел. Однако, даже безостановочно идя по улицам Каира, город было

невозможно узнать. Настоящий город находился, вероятно, где-то в другом

месте, в мире частных интерьеров, этикета и семейных обязанностей,

оберегаемых массивными, обитыми гвоздями двойными дверьми, привратниками,

дежурившими на скамейках, и решетчатыми оградами мешрабийи - тысяч скрытых

от посторонних глаз цветников и садов. Мольбы нищих, крики уличных

торговцев, музыка военных оркестров - то были звуки, доступные всем. Лишь

изредка, поздней ночью, да и то случайно, можно было услышать семейную

перебранку или голос женщины, убаюкивающей ребенка.

Днем и ночью Бэльян изучал арабский - как язык улицы, так и более

сухую, бледную речь своих призрачных ночных учителей. Впрочем, скорее не он

овладевал языком, а язык - им. Он обнаружил, что думает на языке, в котором

существительные незаметно переходят в глаголы, на языке, который, похоже,

игнорирует настоящее время, на языке с особой глагольной формой для оттенков

и физических недостатков, на языке ритмического синтаксиса и многочисленных

пластов смысла, передаваемых с помощью внезапных пауз, гортанных звуков,

необычных ударений и повторов.