осидеть у фонтана, а потом, сочтя, что

это стоит ему непомерных усилий, прилег. Он еще надеялся найти в себе силы,

чтобы продолжить путь. Почувствовав, как покачивается на волнах зноя его

тело, он представил себе, как быстро и неравномерно открываются и

закрываются поры на коже. Сознание растворилось в его крови, потекло вместе

с ней по сосудам, замерло, сотрясаясь от громоподобного хруста костей, и

наконец запуталось в тонкой паутине настроений и чувств. В нем не было

средоточия сил. Был лишь глубокий наркотический сон. Он спал.

Он проснулся, вновь направился той же дорогой, уснул, пробудился, пошел

и снова уснул. И так без конца. Порой ему казалось, будто в бессмысленной

этой повторяемости он находит большее утешение, нежели в надежде на бегство

из Каира. Иногда, увлекаемый бесами пыли, он сбивался с пути. Пару раз путь

ему преграждали Кошачий Отец с учениками, высматривавшие его среди бродяг,

которые заполняли открытые площади города. Он видел, что мамлюки тоже

наводят справки о нем, но указанные им приметы молодого чужеземца, элегантно

одетого на бургундский манер, столь плохо вязались с его нынешним

положением, что опознать его было почти невозможно. И действительно, он

лично сумел запутать их, отвечая на их расспросы.

Его попытки выбраться из города делались все более нелепыми и

безнадежными. Он вспомнил наставления белого человека и решил улететь из

Каира. Скрывшись от посторонних глаз за стеной, он встал, широко развел

руки, растопырил пальцы, поднялся на цыпочки, вывернул лодыжки - и ничком

рухнул на землю. "Все дело в воле, - сказал он себе, - но как я могу

заставить себя проявить волю, которой не обладаю?" Он попытался вообразить

себя потрепанной птицей, парящей, приковывая к себе все взгляды, над

многолюдными базарами, плывущей в вязком, тяжелом воздухе и незаметно

подлетающей к Цитадели, но от всего этого голова закружилась так сильно, что

какое-то мгновение он был даже не в состоянии подняться с земли.

Однажды - всего лишь минутный триумф - он вышел, или ему приснилось,

будто он вышел из предместий Каира на устланные листвой тропинки в фруктовых

садах близ северной оконечности города, но, пройдя еще немного, обнаружил,

что вновь все чаще видит дома, что домов все больше и больше, а потом и в

самом деле оказался неподалеку от ворот Зувейла, центра второго Каира -

зеркала первого.

"Такие города подобны падающим каплям воды, отражающимся друг в друге".

Он пошел дальше. Какой-то мальчишка запускал бумажного змея и бежал

вдоль гряды пыльных куч, чтобы тот не терял высоту. Он остановился

посмотреть. Зрелище было необычное. В Каире дети не играли. Эти угрюмые,

похожие на карликов маленькие взрослые толпились на улицах и на все лады

предлагали на базаре свои услуги в качестве тайных посыльных и ненадежных

проводников. Змей кружился, подпрыгивая, средь бурых грозовых туч.

Мальчишка, не останавливаясь, повернулся лицом к Бэльяну и обнажил зубы в

злобной улыбке, показав при этом на