, бесцельно слоняясь по улицам и слабея день ото дня, Бэльян

стал замечать, что уже не всегда способен отличить Каир ночной фантазии от

реального города. Ему казалось, что людские голоса, которые он слышит на

улице, звучат отнюдь не на улице, а у него в голове. Голоса то рокотали, то

шелестели в желудочках его мозга - одни возле самых ушей, другие вдали, но

все исходили изнутри. Смысл сказанного уловить было трудно. Лишь изредка

звучал в черепе оглушительный голос - обычно одно слово, не больше, -

заставлявший его встрепенуться и насторожиться.

И цвета. Однажды, в каком-то оцепенении, он целый день смотрел на стену

сада в тени. Коричневая она или серая, голубая или с оттенком оранжевого?

Какого цвета стена, а какого - тень? Все это его огорчило, и в конце дня он

решил, что не посмеет больше задавать подобные вопросы из страха увидеть,

как обесцвечивается постепенно пейзаж, - пускай листья будут зелеными, а

небо синим.

Люди, на коих он взирал с еще большим недоверием, ирреальные люди,

превращались один в другого. Мамлюкский эмир, которого он видел во время

учений на Черном Ипподроме, в тот же день на другом конце города превратился

в сапожника. Негр-муэдзин возле мечети Ибн-Тулуна оказался тем же негром,

который, как видел Бэльян, поливал водой ступени купальни в армянском

квартале. Всюду ходили парами карлики. Совершенно сбитый с толку, он

заподозрил, что не менее пятисот человек носятся по всему городу,

обмениваясь головными уборами, плащами и бородами, постоянно готовые

повстречаться с ним в новом обличье и следовать за ним неотступно.

Он подумал, что в таком случае, войдя не в ту дверь или сказав нужное

слово, вполне можно развалить весь Каир. Дома, дворцы, сады и мечети могли

бы с шипеньем испариться, а демоны города с воплями взметнулись бы ввысь. Он

пропустил меж пальцев тонкие струйки пыли. Вблизи все казалось почти

реальным. Не было ни демонов, ни двери, лишь грязный, больной чужеземец,

ворчащий в пыли.

Фонтан все бил и бил, и струи его журчали.

Был полдень пятницы, время главной молитвы мусульманской общины в

мечети султана Хасана. Давадар стоял в первых рядах верующих, бок о бок со

своими соратниками. Стояли они под открытым небом, во внутреннем дворе

нещадно палило солнце. Их окутывал запах влажного, пропитанного потом белья.

Давадар тайком понюхал висевший у него на рукаве ароматический шарик.

Богослужение подходило к концу. Уже была провозглашена хутба во славу

султана. Затем имам прочел с минбара проповедь о Семерых в Пещере. Теперь

же,

сойдя с минбара, имам руководил заключительными ракатами молитвы, заставляя собравшихся произносить непостижимые суры. Тысячи тел синхронно поднимались и опускались, головы исчезали, касаясь ковриков, и возникали вновь.

- Воистину мы сотворили сей мир не ради шутки или обмана.

Внезапно раздался смешок, вначале почти потонувший в массовом

речитативе суры, но не затихший, а, несмотря на шумные попытки окр